Снайпер Ярослав Лапин с позывным «Скат» пробыл на Донбассе около трех лет. За это время побывал чуть ли не во всех горячих точках, в частности, воевал под Луганском, участвовал в обороне Донецкого аэропорта и Авдеевской промзоны. Позади — несколько ранений, две «похоронки», которые ошибочно прислали его семье, и три высоких государственных награды: орден Богдана Хмельницкого ІІІ степени, ордена «За мужество» ІІ и ІІІ степени.
Его имя хорошо знают на той стороне: на счету Ярослава не один десяток ликвидированных боевиков. Не так давно «Скат» демобилизовался. Сейчас обдумывает предложение стать инструктором в одной из мотопехотных бригад. В интервью ONLINE.UA Ярослав рассказал о защите Донецкого аэропорта, о том, почему никогда не ездит на похороны побратимов, а также сложно ли снайперу решиться сделать тот самый первый выстрел.
— Ярослав, когда и как вы пошли воевать? И главное — почему? Что стало окончательным толчком для такого решения?
— Из-за лучшего друга… Нас призвали вместе 6 марта 2014 года. Тогда еще не было мобилизации, но нас призвали. Готовили к отправке в Крым. Мы неделю готовились, нас вооружили, снабдили всем необходимым. А 9 или 10 марта отпустили домой на двое суток. Я уже не был военным к тому времени, хотя в свое время учился на снайпера в Академии внутренних дел в Луганске. Но тогда я уже не имел отношения к армии, работал инженером. А друг мой работал в СБУ. Он после этой переподготовки вернулся в часть, и они оттуда поехали на восток. Были в одном месте, во втором, в третьем… А потом он попал в плен, и его убили. Он был моим лучшим другом. Мы родились в один день. У нас даже бабушки в одном селе жили. Вместе с ним пошли в академию, вместе отучились, вместе выпустились… И он погиб. До этого я пытался как-то помочь тем, кто воюет, но сам не шел. Не то чтобы страшно было — скорее, не представлял себе, что могу быть там полезен, что ли… А когда он погиб — я пошел в армию.
— Вы добровольцем воевать отправились?
Получается, что так. Еще до похода в военкомат мы ездили к 93-й бригаде — знали ребят, поэтому отправились к ним со своим оружием, помогали. Неплохо тогда справлялись. А потом был штурм Карловки. Помните, летом 2014-го? До августа это было, потому что в августе мы уже Пески брали. Так вот, тогда в Карловке погибло много пацанов из батальона «Донбасс». Началось первое разбирательство вокруг добробатов. Я идти в какой-либо добровольческий батальон не хотел, поэтому решил попасть в ВСУ. Пришел в военкомат. Меня там переспросили: точно, мол, идешь? Да, говорю, иду. Так и пошел.
— Куда вас определили?
— Сначала попал в «Десну». Там тоже чудно получилось. Я же академию закончил по специальности «снайпер», был чемпионом области по стрельбе. А меня направили на ЗУ-23-2 (зенитная установка). Ну, я как бы не спорил с ними. Оказалось, кстати, нужная вещь. Потом. Вот так я попал в армию. Какое-то время побыл в «Десне», а потом договорился с 93-й бригадой, они приехали принципиально нас забирать. Немного побыли в их части, а дальше — заезд прямо в Донецкий аэропорт…
— Когда именно вы туда попали?
— Это был сентябрь.
— Как раз все начиналось?
— Да, как раз попали на такое… Когда мы заехали, ребята говорили: да, страшно, но терпимо еще. Мы заехали — тоже было терпимо, в принципе. А потом началось: был период, когда мы 2 октября заехали, а 28 октября я впервые снял берцы. Разулся. Жарко стало так, что даже на это не было времени. Самый ужас для меня лично — это ноябрь месяц. Возле старого терминала посадка есть. И нам рассказали, что там «все зашибись», что там окопы нарыты — ребята, идите туда. И мы зашли. Окопы там были нарыты даже не по пояс — чуть выше колен. А до «сепаров», до их заграждений — метров 110-150. Первый день мы зашли — вроде ничего еще. Но под вечер выпал снег и ударил мороз минус 7. А мы еще в летней одежде были, в кителях. Термобелье уже поодевали, но все равно, когда снег идет — оно не очень помогало. Вышло нас оттуда 22 человека. Четверо погибли. И шестеро «трехсотых» — не раненые, а с обморожениями. Мы выйти-то не могли, потому что это фланг. Если бы вышли — людей бы подставили. А ротации как таковой не было. Потом уже командир роты на свой страх и риск скомандовал: ребята, выходите, потому что рано или поздно там все лягут. Только после этого мы ночью выходили на Опытное.
— Тогда уже было очень страшно?
— Тогда — очень страшно. Сейчас уже мне есть с чем сравнивать, поэтому я понимаю: тогда был не самый страшный период. Да, это бой, но… Знаете, чем мне нравился аэропорт той осенью? Там не было нытиков. Там никто не плакался, что страшно. Там собрались ребята, с которыми, если бы мне сказали еще раз пройти через это все — я бы прошел.
— Даже если ты морально готовился к тому, что едешь на войну, все равно, когда сталкиваешься с реальностью — это, наверное, шок?
— Когда говорят о моральной готовности к войне — это бред! Такого просто не может быть. Может, люди, которые до этого уже имели опыт участия в военных действиях, были в какой-то мере готовы. Но мы-то даже представления не имели о том, что нас ждет! Максимум — какие-то представления о войне, почерпнутые из кино, на уровне «повоевали и ушли». Никто не думал, что это будет длиться год и больше. Никто представить не мог, что глубина окопов будет волновать больше, чем любые материальные блага. С другой стороны, никто не представлял себе, что такое фронтовая дружба. Мы ведь все там стали больше чем друзьями — родственниками на всю жизнь. Единственное, что в этом плохо — ты помнишь всех своих погибших пацанов, их имена, лица. Помнишь, как зовут их детей. Ты пытаешься, может быть, даже где-то это все забыть. Вот только не забудешь никогда.
— Терять своих — это, наверное, каждый раз как в первый? Невозможно к этому привыкнуть?
— Первый погибший с нашей стороны, которого я увидел — боец батальона «Донбасс». Это в Карловке было. Впервые увидеть человека, у которого нет полголовы — это действительно ужас! Но еще страшнее, когда ты сталкиваешься с потерями в твоем подразделении. Это очень больно. И чем дальше — тем хуже. У нас со временем сформировалась группа из семи человек — мы вместе работали. Пытались как-то друг другу помогать. И когда погибал кто-то из этих семи — это было все равно что родного человека потерять. Когда говорят, что сложно видеть смерть в первый раз, а дальше пойдет как по маслу — нет! Я на войне — около трех лет. И вот всего месяц назад на Светлодарской дуге погиб Саныч, обычный парень из села под Каховкой. Про него не писали журналисты, его не звали на эфиры. Он просто в свое время пошел в «Правый сектор», а когда «правосеков» выводили, перешел в 93-ю бригаду. Многое прошел — ту же шахту «Бутовка»… У него остались жена и дочурка Алинка, 4 годика всего. А он — погиб. Наши пути уже разошлись. Он после 93-й попал в 54-ю бригаду, оказался на дуге — и там погиб. Но когда мне позвонили и сказали, что Саныча больше нет — я никак не мог в это поверить. Дошло до того, что, хотя мы уже вышли из зоны АТО, я поехал на дугу его искать.
— У вас была надежда, что произошла ошибка? Что он — жив?
— Там была неразбериха. Блиндажи были завалены… И ребята, «трехсотые», которые попали в больницу, говорили, что ему вроде как пулей полголовы снесло. Только вот тело не нашли. А в морге говорили, что к ним такого не привозили… В общем, поехали мы туда. И нашли его сами. Точнее, когда мы уже там все обшарили, нам подсказали, где он может быть. Оказалось, он действительно там… Честно говоря, я никогда не езжу на похороны ребят. Вот сколько у нас погибших было, но я ни на одни похороны не поехал.
— Почему? Хотите запомнить их живыми?
— Наверное, да. Для себя. Когда ты не видишь, что его закапывают — ты помнишь его живым. Ведь самые сильные воспоминания о человеке — это последние. И если я в последний раз видел его в военной форме, полным жизни, веселым — таким я его и буду помнить. А если бы я увидел, как он лежит в морге — наверное, это бы здорово ударило по моей психике. Так что на похоронах не был ни разу, как бы ребята не просили. Бывало, приходилось довозить тело до родителей, но на похороны никогда не оставался. Всегда старался сбежать от этого.
— Вы говорите, что все ваши представления о войне исчерпывались, по большому счету, увиденным в фильмах или прочитанным в книгах. В чем реальность больше всего отличалась от тех представлений?
— Не то что книги… Даже то, к чему нас готовили, отличалось от реальности. Я вот учился на миротворческую миссию. Нас на факультете готовили к тому, что вот будет война, будут пули, будет страшно. Но когда ты туда попадаешь — все совершенно по-другому. Подготовить человека к войне, я считаю, невозможно. Кто бы мне что ни говорил. Возможно, когда-то придумают какие-то супертехнологии, но пока это нереально. Ты ожидаешь одного. Возможно, предполагаешь, что будет даже хуже. Но переживаешь это ты всегда по-другому. Нельзя быть готовым к первым боевым действиям.
— А к первому выстрелу?
— Тоже, кстати. Когда готовят снайперов, говорят, что первый выстрел сделать сложно. Что это тяжело — впервые убить человека. Но когда я увидел свою первую цель — у меня даже на секунду не возникло замешательства, сомнений — нажимать курок или нет. Может потому, что мы уже были в аду. Мы уже переживали обстрелы, перестрелки. Возвращаясь к вашему вопросу — реальность от ожиданий отличается очень сильно. Начиная от того, что здесь, в мирной жизни, мы можем даже не задумываться об этом, но там, на войне, ты должен все делать сам. Абсолютно все, начиная от оружия, которое ты должен сам подготовить. И знаете, что еще очень важно? Важно бояться.
— Бояться?
— Да. Главное — чтобы в человеке был страх. Потому что если страха не будет — это «двухсотый» без вариантов.
— У вас есть до сих пор тот страх?
— Да. Я до сих пор боюсь. И это главное. Этот страх заставляет человека искать возможности выжить. Возьмем мою профессию — снайпер. Именно страх заставляет снайперов делать что-то, что бы отличило его от других людей, от других снайперов. Потому что первая задача снайпера — убить второго снайпера. Не конкретно снять кого-то, а нейтрализовать другого снайпера. Поэтому очень важна маскировка. Я, например, никогда не одевал готовых маскхалатов, которые делают волонтеры — всегда подшивал их под себя. Была у меня форма — я ее специально обшивал. Ребята многие этого не понимали. А я когда-то давно в какой-то книге прочитал, что надо себя полностью готовить самому. Тогда я этому утверждению поверил, и всегда готовил все для себя сам. И был момент, когда меня это действительно спасло.
— Как это было?
— Мы залегли в чистом поле, а «сепары» прошли в 15 метрах мимо нас. Помню, немного трясло тогда. Я уже гранату под «броник» засунул, потому что не дай бог в плен попасть. А они нас не заметили. Прошли мимо. Мы их пропустили, и когда наши ребята, которые впереди стояли, начали их ложить, а «сепары» попытались отступить — мы их положили со спины. Наши пацаны тогда очень удивились, что мы там оказались. Вот после этого я окончательно убедился в том, насколько важно на войне проявлять фантазию. От того, как вы себя замаскируете, как замаскируете технику, часто зависит ваша жизнь.
— Творчество такое своеобразное?
— Без него на войне никак. Не только у снайперов — у всех. Я вон лежки себе придумывал разные, начиная от перевернутого кофейного автомата, куда я залезал внутрь и из него уже работал. И позывной у меня появился после одной из вылазок. Вообще-то люди себе позывные придумывают, когда приезжают. А у нас как-то не было. Меня все по имени называли. Ярослав — и все. А потом у меня таки появился позывной — «Скат». Появился он после того, как во время прорыва под Луганском я залез в большую шину из-под трактора. Она прострелена была, и вот я там внутри удобно уместился, в дырку ствол выставил — и мне было очень хорошо видно все, что происходит снаружи. Рацию мне закинули туда — и я лежу себе в этом скате. Вокруг все гремит, взрывается. Но скат большой, тяжелый, осколки его не пробивали — отлетали просто… Так и пошло после этого — «Скат».
— Может, и хорошо, что с этого пошло? Потому что, подозреваю, потом были и куда более экзотичные места.
— Да уж, разное было… Помню, момент был. Залегли мы на крыше аэропорта с «Лысым». Лежим, смотрим. А там бордюрчик, мы туда выползли — и лежим на спинах. Классно так… И тут «Лысый» такой: о, смотри салютики! Салютики! Гляжу — и вправду салют… Тогда я впервые в жизни увидел, как работает «Град». Он реально подъехал очень близко. Когда мы видим «Грады» по телевизору, нам кажется, что звук при залпах — оглушительный. В реальности же ты видишь, как сначала вылетает ракета, а звук уходит куда-то. Издалека звуки работающего «Града» напоминают барабанную дробь или откупоривание множества бутылок с шампанским. Я «Лысого» и его «салютики» часто вспоминаю. «Лысый» уволился уже, на дембеле.
— Это коллега? Тоже снайпер?
— Нет, он не снайпер. В аэропорту вообще не было такого понятия — снайпер.
— Почему?
— А вот так. Не было там такого понятия, кто бы вам что ни говорил. Там были автоматы, СВД. И хоть по ВОСу (сокращенно от укр. військово-облікова спеціальність) я шел снайпером, но большинство всех боев у меня проходили не со снайперской винтовкой, а с автоматом. Потому что нормальных винтовок тогда не было. Первая снайперская винтовка, которая у меня появилась в ДАП — это российский «Выхлоп». Я ее у «сепарши» отжал, возле пожарки в аэропорту.
— Ого! А как это было?
— Мы ее вычислили. Она нас лупила по-хитрому. У нас были такие позиции, что когда солнце начинало садиться — оно реально ослепляло. И вот мы ее не видим — а она нас лупит. Но потом мы ее вычислили. Днем перетащили холодильник, поставили как вторую «стену». Как в фильмах бывает, одели манекена в форму, установили его — и начали ждать. А когда солнце начало садиться — она и влупила. Если бы не холодильник, мы бы так и не смогли вычислить, откуда она стреляла.
— А причем здесь холодильник?
— Она в него попала. А я с другой стороны по отверстию дырки от пули посмотрел, и мы приблизительно поняли, из какого окна эта пуля прилетела. И мы по этому окну и по всем окнам, которые рядом были, из «Мухи», из РПГ напускали всего — а потом пошли и забрали эту винтовку. Так у меня появился «Выхлоп». Вот только, к сожалению, вместе с винтовкой мне достался всего лишь 51 патрон. Потому что у нас на вооружении таких патронов нету. Я их все отстрелял. И в результате тот «Выхлоп» остался в ДАП под завалами.
— Как вы выходили?
— Наша группа выходила через Киевский район Донецка. Когда аэропорт пал, мы сознательно пошли в ту сторону, потому что выйти назад уже бы не смогли. Там все завалилось. Там уже были «сепары». Пришлось идти на Донецк. Такого тумана, как тогда, когда мы выходили, я в жизни не видел! Шел пешком и видел максимум на 5 метров впереди себя. Честно говоря, я даже подумал, что это какая-то сепарская хрень, которую они придумали — управление погодой или что… Но этот туман нас и спас. В итоге мы вышли на Пески.
— Вы же рисковали страшно! Когда через Донецк шли…
— Никто тогда о риске не думал. Это было хладнокровное решение, что лучше попытаться выйти так. Так оставался шанс выжить. Хотя мы могли и в сам Донецк зайти, и потеряться где-то там. Но назад идти уже было нельзя. Назад нам бы уже не дали выйти.
